Юрий Антонов дал самый
первый концерт на нынешнем «Славянском
базаре в Витебске». И также первым
провёл «Звёздный час» в этом году. А накануне фестиваля Юрий
Антонов был награждён Орденом Франциска Скорины.
— Я был чрезвычайно тронут
этим обстоятельством, поскольку меня
связывают с
Беларусью многие годы
жизни. Здесь я провёл и молодость и
юность, работал в Белгосфилармонии. В
ту пору (это был примерно 1966-ой год), в
Минск приехал Владимир Мулявин, тогда
ещё неизвестный музыкант. У меня в то
время был маленький эстрадный коллектив.
И руководитель филармонии сказал мне:
«Юра, пришёл хороший музыкант, может
посмотришь его в свой коллектив? Правда,
у него жена своеобразная». В чём было
это своеобразие? Я впервые в жизни
услышал художественный свист. Она
свистела различные мелодии. Я посмотрел
этого музыканта и он мне понравился. Я
взял его в ансамбль и некоторое количество
времени он поработал у нас гитаристом.
Так состоялось моё знакомство с
Владимиром Мулявиным, который стал
легендой не только белорусской, но и
советской музыки.
— Юрий Михайлович, хотя вы
родились в Ташкенте, но ваше детство
прошло в Берлине, где служил ваш отец
офицер. Чем запомнилось вам немецкое
детство?
— Отец работал в военной
комендатуре. Помню потрясающие рыбалки,
на которые меня всегда брали. Ну что
можно о Берлине сказать, если он был
весь разрушен. Там же камня на камне не
было. Я видел, как изменились мои отец
и мать. Они одевались в европейскую
одежду. У меня до сих пор есть все эти
фотографии. Это совершенно модные люди,
в необычных шляпах, платьях, костюмах.
Сейчас смотрю эти фотографии и думаю:
«Боже мой, это же были 47-48-ой годы».
Помню, как отмечали дни рождения.
Собирались огромные комендатурские
компании, пели песни, фотографировались.
Всё это есть в моём фотоархиве.
— А когда вернулись в
Советский Союз, ощутили разницу между
советским менталитетом и немецким?
— В таком возрасте это ещё
неощутимо. Мы приехали из Германии в
Минск. Квартиры не было и нас поселили
в Доме офицеров. Минск тоже был разрушен.
А Дом Офицеров сохранился. Когда я бываю
в Минске, пытаюсь побродить возле него.
Очень навевает воспоминания...
— Как вы оказались в
Молодечно?
— Отца направили в военный
комиссариат и я там несколько лет
приобщался к музыке. Нынче это маленький
городок, а в то время он был областным
центром. Потом там область ликвидировали,
а я поступил в музыкальное училище,
которое через год перевели в здание
бывшего областного КГБ. Это было большое
каменное здание с подвалами, по которым
мы с детским интересом бродили, давая
волю своему воображению. Молодечно
остался в памяти как добрый городок, в
котором прошла моя ранняя-ранняя юность.
— С 1985-го года вы начали
записывать альбомы на Западе — в
Финляндии, Югославии. Работа в студии
там чем-то отличалась от советской?
— Сейчас уже ничем не
отличается. А в ту пору значительно
отличалась. Высоким профессионализмом
звукорежиссёров. Студийными музыкантами
- у нас такое явление практически
отсутствует . Так как сегодня у нас
записи в основном проходят в местечковых
студиях. Порой просто дома на компьютер
записывают и назавтра приносят на
радио. В Финляндии шикарные студии. В
СССР тогда была единственная студия в
Москве — «Мелодия». Там была очень
хорошая акустика и в ней было записано
много классической музыки. Эти записи
ценятся на Западе и думаю, они уже там
все и находятся.
— Почему в 80-ые годы вас
потянуло на репертуар для детей?
— Меня не потянуло. Инициатива
исходила от Михаила Пляцковского. Мы
с ним были в очень дружеских отношениях,
и как-то при встрече на фирме «Мелодия»
он говорит: «Юра, я написал сказку для
детей, может ты попробуешь написать
для неё музыку?». Я так удивлённо на
него посмотрел... Какая там детская
сказка, тут бы шлягерочек ещё какой
выдать. Он долго настаивал, и в конце
концов я сказал: «Миша, напечатай текст».
Он напечатал 20 песен, я написал к ним
музыку, получилась детская музыкальная
сказка «Приключения кузнечика Кузи».
— Почему в «Песне года» Вас
давно не видно?
— Я отказываюсь, не хочу там
выступать. Хотя я очень дружу с Игорем
Крутым уже много-много лет. Но в какой-то
момент я решил для себя, что для меня
эта передача неинтересна. Я не люблю
такие передачи, в которых участвует
много-много артистов. Там есть очень
уважаемые мною исполнители, но есть и
люди, которые ещё недостойны выступать
на большой сцене. Но по некоторым
обстоятельствам они на ней появляются.
И я для себя сказал: «Мне это неинтересно».
— Были ли попытки со стороны
Аллы Пугачёвой пригласить вас на
«Рождественские встречи»?
— Нет, я же сказал — я не люблю
участвовать в массовках.
— Независимо оттого, кто их
организует?
— В массовке. Кто хочет услышать
мою музыку, приходите на мой концерт.
— У вас никогда не было
желания поучаствовать в «Евровидении»?
— Никогда. Я и сейчас воспринимаю
его как юморной фестиваль. Потому, что
к нему не может быть серьёзного отношения
— это непрофессиональный фестиваль.
Это шоу самодеятельности, на котором
иногда появляются профессиональные
люди. И чем дальше этот фестиваль
проходит, тем хуже он становиться. Это
зрелище для домохозяек.
— Что нужно, чтобы вернуть
вместо нынешнего шоу-бизнеса старую
добрую советскую эстраду?
— Не получиться. Надо вернуть
ту жизнь. Не бывает ничего изолированного.
Сегодня другая, более циничная,
агрессивная жизнь. Но сейчас у людей
больше возможностей себя проявить. И
нельзя забывать советские худсоветы,
чрез которые я полностью прошёл «от и
до». Я их никогда не забуду.
— Почему вас так долго не
пускали на радио? Вас кто-то не пускал?
— Зачем сейчас вспоминать
прошлое? Кто сейчас эти люди, которые
не пускали? Где они? Эти министры
культуры? Эти начальники управлений
культуры?
— Расскажите пожалуйста про
своё животное хозяйство. (Смех
в зале).
— У меня уже почти зоопарк.
Помимо собак и кошек у меня живёт
маленькая вьетнамская свинья Борька.
Павлины, кролики разных пород. Причём
в свободном полёте, бегают по всему
участку. Цесарки, индонезийские утки.
Рыбы очень много — можно ловить.
— Свинку назвали в честь
Моисеева?
— Нет, ну что вы, зачем вы так.
Не называйте фамилий, прошу вас. Это
мои коллеги, я к ним отношусь с большим
уважением. А свинку так назвал хозяин,
который его продавал. А Борька так
перерыл свой загон, будто драгоценности
ищет.
— А это легенда или правда,
что у вас все кошки — рыжие?
— У меня два дома. В новом доме,
в котором ещё заканчивается строительство
и идёт отделка, практически все кошки
рыжие. Так получилось, там почти 20 рыжих
кошек. А в доме где я ещё живу, они разные.
И там их, кстати, тоже 20.
— Вот вы животных очень
любите. А вы вегетарианец?
— Да нет, я себя за это всегда
ругаю. Но иногда люблю и шашлычок, и
что-нибудь такое, но всегда почему-то
думаю: «Зачем я это делаю?». Но... вкусно.
— Вы обещали четвёртый раз
не жениться, не передумали?
— Передумал. Вчера бродили по
Витебску, но ничего пока не нашли. Зашли
в местный универмаг, побродили по
магазинам. Кстати, купили пару очень
хороших вещей. Что вызвало у меня
некоторое удивление — даже в Москве
иногда таких вещей не купишь.
— Так ваше сердце свободно?
— Свободно, свободно.
— Вы позволяете петь ваши
песни?
— Я не запрещаю петь на концертах,
пойте на здоровье, но то, что выходит в
эфир, должно контролироваться. А если
люди хотят исполнить песню на концерте
— я не имею права запрещать по всем
нашим законам авторского права.
— Над чем вы сейчас работаете
как композитор?
— Старая студия в старом доме
уже ликвидирована, а новая студия ещё
не смонтирована. Открою секрет — я
большой любитель аналоговой музыки. И
для концерта на «Славянском базаре»
мы специально заказали аналоговый
пульт. Потому что с цифрой мы не работаем.
Все остальные концерты фестиваля
проходят на цифровых пультах. Всё то
оборудование, что у меня монтируется
в новой студии, закуплено на аукционах
в Америке. Это старые инструменты,
выпускавшиеся в 50-ых, 60-ых годах. Это
микрофоны, выпускавшиеся в 50-ых годах.
Я купил несколько таких очень дорогостоящих
микрофонов. С одной стороны, это
антиквариат. Но с другой стороны — это
то оборудование, которым работают все
мировые студии. Все значимые, хорошие
студии. И пульт я привёз из Лондона.
Смотрю на него, и не нарадуюсь. И новая
студия будет полностью аналоговая,
ламповая, и звук будет настоящий.
— У вас огромная коллекция
гитар. Это коллекционные вещи?
— Нет, любая гитара для
профессионалов, изданная в США до 70-го
года, считается лучшим, что было
произведено в гитарном деле. Стоимость
гитары 50-ых на аукционе может доходить
до двухсот тысяч долларов. Ну у меня
всё гораздо скромнее. Я покупал
инструменты 70-ых годов, конца 60-ых. Не
потому, что я их коллекционирую. А для
того, чтобы был хороший звук. Чтобы была
качественной вся линейка звука: гитара,
струны, шнур, пульт, усилитель... У меня
усилитель из США 66-го года. У нас в
магазинах такие продаются выпуска
двухтысячных годов. Когда мои музыканты
их сравнили, мы поразились, насколько
же огромная была разница. Качество и
благородное звучание инструмента и
усилителя нас поразило.
— Вы человек не бедный,
обеспеченным были и в советские годы,
считаете ли вы совместимым творчество,
талант, музыку, и деньги? Насколько это
совместимо?
— Деньги в СССР у меня тоже
были, но все были уравновешены, меня
выравнивало со всеми то, что я всё равно
на них ничего не мог купить. Они дают
свободу, с ними приходит спокойствие.
Но кичиться этим, как некоторые русские
за рубежом, я бы никогда не посмел и мне
стыдно за таких русских. Я стараюсь
себя вести более-менее скромно.
— Что для вас означает
понятие «Здоровый образ жизни», и
удаётся ли его придерживаться в
гастрольной жизни??
— Я стал понимать это в последние
годы. Активно понимать, потому что
артистам, постоянно находящимися в
дороге, живущим в гостиницах, приходиться
и питаться тем, что производиться в
этих гостиницах. Такое питание очень
отрицательно влияет на здоровье, и
следовательно — на работоспособность.
Я после концертов очень устаю. И два
концерта в день уже не могу давать. А
порой и через день приходится выступать.
Возраст уже влияет очень сильно. Ну,
свинину не ем, водку не пью. Спортом?
Может, удастся заниматься им в будущем.
Я себе построил хороший бассейн и буду
там купаться.
— Как готовитесь к концертам,
может, какие ритуалы есть?
— Для меня это любимая работа,
и не вижу причин из-за неё нервничать.
Только состояние здоровья уже не всегда
позволяет в полной мере провести
концерт, иногда приходиться сокращать
программу. Но это всё связано с физическим
здоровьем, но никак не с психологическим
состоянием. У меня прекрасный коллектив,
мы очень много репетируем, у меня
профессиональные музыканты, я знаю,
что они не подведут.
— Кто и что придаёт вам силы
в этой жизни?
— Ну если я скажу — лекарство...
Я люблю природу, животных. Тот участок
земли, который у меня есть, доставляет
огромное удовольствие. Тем более, что
я там сам всё сделал собственными
руками. Это вызывает у меня приступ
восторга, от самого себя. Я приезжаю и
смотрю: «Неужели я это сам сделал?».
Оказывается, сам.
— Старые альбомы переиздавать
не планируете?
— Почему? Я их все записал. Все
мои старые альбомы были записаны в той
технологии цифровой записи, которая
впервые появилась в Советском Союзе.
А сейчас я 57 песен переписал вживую.
Там только живой звук. Голос? Тоже новый.
— Вы обещали написать мемуары,
в которых собирались всех разоблачить?
— Не разоблачить, а истину
рассказать. Я уже пять лет даже музыкой
не занимаюсь. Концерты я конечно,
работаю. Но уже ничего не сочиняю.
Потому, что меня полностью поглотило
строительство дома. Я лично контролировал
всё «от и до». Сначала надо закончить
главную стройку в моей жизни.
— Каким вы видите перспективы
аналогового направления в музыке?
— Честно — я любитель аналоговой
музыки, а есть любители цифровой.
Цифровое оборудование удобнее в
обращении, их пульт в три раза меньше,
и а каналов в нём в пять раз больше, но
звука — нет. И не может быть, потому что
цифра — это цифра. Она не даёт живого
бархата звука. Если цифровые технологии
добьются звучания лампы, тогда век
аналоговой музыки закончиться. Но в
ближайшем будущем такой перспективы
даже не просматривается. И даю вам
гарантию, что звук на моём концерте
отличался от звука всех последующих
концертов на «Славянском базаре».
Обыкновенный человек может, не всегда
заметит разницу, но профессионал разницу
всегда слышит и понимает.
— По Москве до сих пор ходят
легенды, как вы приходили на Горбушку,
и громили там киоски с пиратскими
дисками.
— Это неправда. Я был на Горбушке
два раза в жизни. Ничего не громил. Но
приходил я в сопровождении УБЭПА. Ничего
мы не громили, просто проверили.
— Как вам нынешний «Славянский
базар»? Изменилась ли витебская публика?
— Разговаривал недавно с Родионом
Бассом, вспоминали дела давно минувших
дней. И тот фестиваль, на котором я был
последний раз. Оказалось, что это было
почти 14 лет назад. Я был к тому же ещё
членом жюри. Фестиваль тогда был совсем
другим. В памяти осталось, что в дни
Беларуси, Украины, и России каждая
делегация накрывала поляну. Как сейчас
помню украинскую поляну. Такие гарные
хлопцы в шароварах с чубами... И на этом
приёме я оказался вместе с Бабкиной.
Мимо проходил гарный хлопец с подносом,
на котором были котлеты по-киевски. Я
случайно взял одну, откусил... Я клянусь—
я съел 12 котлет... Бабкина смотрела на
меня круглыми глазами... А я в ту пору
ещё выпивал чуть-чуть. Там шла горелка
с перчиком. И я горелку с котлетами умял
как семечки. Возили нас на какие-то
озёра купаться ... Прекрасные воспоминания...
Честно вам скажу, всё по другому было,
как-то более душевно всё происходило.
Сейчас фестиваль более консервативен.
— Мы все сегодня выслушали
Юрия Михайловича, и выяснили, насколько
же это умный, радушный, добрый человек.
Откуда же этот миф, что он плохо обращается
с журналистами, посылает их, не хочет
давать интервью?
— Я честно говорю: посылаю.
Уровень журналистики хромает. Человек
приходит брать интервью, говорит два
слова, и я прекрасно понимаю, с кем имею
дело. И мне физически уже не хочется
разговаривать. Когда я встречаюсь с
профессионалом, который задаёт умные,
даже сложные вопросы, когда приходится
крепко задумываться, чтобы правильно
ответить, это уже совсем другая ситуация.
С большим сожалением должен констатировать,
что мне больше приходилось общаться с
дилетантами, чем с профессионалами. А
так как я человек весьма эмоциональный,
то я не стараюсь скрыть свои эмоции.
